Православное паломничество по Крыму

Тюрьма и ссылка

Сотрудники ГПУ лихорадочно искали причину, по которой можно было бы упрятать за решетку ненавистного Владыку. Они выдвинули обвинение, по которому епископ Лука подозревался "в связях с оренбургскими контрреволюционными казаками и в шпионаже в пользу англичан через турецкую границу". Причем все это он делал якобы одновременно. Все объяснения епископа Луки, что он физически не мог быть одновременно на Урале и на Кавказе, в расчет не принимались. Пока святитель томился в застенках ГПУ, в город приехал обновленческий епископ Николай Коблов, и все церкви в городе были захвачены раскольниками. Но храмы эти стояли пустыми - народ помнил завещание епископа Луки. По окончании следствия начальник Ташкентского ГПУ направил Владыку в Москву как политического преступника. Bсю ночь перед отъездом к нему шли люди, чтобы попрощаться и получить благословение и наставление. Скорбь народа о любимом архипастыре была так велика, что верующие ложились на рельсы, чтобы не дать увезти своего Владыку. В Москве епископ Лука неделю жил на частной квартире, дважды встречался со Святейшим Патриархом Тихоном, один раз служил с ним Божественную Литургию. Святейший Патриарх еще раз подтвердил право епископа Луки заниматься медициной. Вскоре Владыка был заключен в Бутырскую тюрьму, где просидел около двух месяцев. Здесь появились первые признаки серьезной сердечной болезни - миокардита, который впоследствии причинял ему страдания и был причиной сильных отеков ног. Ему удалось достать Евангелие на немецком языке, и можно только представить себе, какое утешение он испытывал, читая Слово Божие.

Через некоторое время его перевели в Таганскую тюрьму Арестанты эт тюрьмы получили через "Красный Крест" тулупчики от Е.П. Пешковой жены Максима Горького. Однажды, проходя по коридору, Владыка увидел в залитой по щиколотку водой камере сидит полураздетый, дрожащий холода человек. Сжалившись над ним, святитель Лука отдал ему свой полушубок. Это произвело потрясающее впечатление на матерого вора- рецидивиста, который предводительствовал среди уголовников. И каждый раз, когда владыка проходил мимо их камеры, тот очень любезно приветствовал eпископа и называл его "батюшкой" [2,42]. Наконец в декабре сформировали этап, и святитель был отправлен в ссылку в Енисейск. Вместе с ним ехал ташкентский протоиерей Михаил Андреев. Позже к ним присоединился еще один арестант - протоиерей Илларион Голубятников. В самый разгар зимы ссыльные прибыли в Енисейск. Разместившись в доме на Ручейной улице вместе с сопровождавшими его священниками. Владыка Лука стал здесь проводить богослужения. В храмы Енисейска он не ходил, потому что местные священники уклонились в живоцерковный раскол. Но истинно верующие люди не смущались простотой обстановки и собирались на молитву прямо в квартире у Владыки. Здесь, в просторном доме, совершались всенощные бдения и Литургии. "В один из праздничных дней, - вспоминает Владыка И вошел в гостиную, чтобы начать Литургию, и неожиданно увидел у противоположной двери незнакомого старика-монаха. Он точно остолбенел, увидев меня, и даже не поклонился. Придя в себя, он, отвечая на мой вопрос сказал, что в Красноярске народ не хочет иметь общение с неверными священниками и решил послать его в город Минусинск, верст за двести к югу от Красноярска, где жил православный епископ. Но к нему не поехал монах Христофор, ибо какая-то сила влекла в Енисейск, ко мне. "Почему же ты так остолбенел, увидев меня?" - спросил я у него. "Как же было не остолбенеть! - ответил он. - Десять лет тому назад я видел сон, который как сейчас помню. Мне снилось, что я в Божьем храме и неведомый мне архиерей рукополагает меня во иеромонаха. Сейчас, когда вы вошли, я увидел этого архиерея!" Монах сделал мне земной поклон, и за Литургией я рукоположил его во иеромонаха. Десять лет тому назад, когда он видел меня, я был земским хирургом в Переславле-Залесском и никогда не помышлял ни о священстве, ни об архиерействе. А у Бога в то время я уже был епископом... Так неисповедимы пути Господни" [2,45- 46].

Сразу же после приезда в Енисейск Владыка пришел в больницу к заведующему и представился: "Я профессор Ташкентского университета, в миру Ясенецкий-Войно, имя мое в монашестве Лука". Молодой врач не поверил даже, что перед ним стоит такой знаменитый человек. Профессор просил у него разрешения оперировать. После первых же сложнейших и удачно проведенных операций к хирургу-епископу хлынул народ из окрестных сел и деревень. Список больных, ожидавших операции, был составлен на три месяца вперед. Такая популярность ссыльного архиерея сильно раздражала местное начальство. А тут еще молодые врачи, которые катастрофически теряли клиентов и заработок, стали проявлять недовольство. Владыка безмолвно обличал их корыстолюбие, бесплатно проводя операции. В ответ на благодарность излеченных он говорил: "Это Бог вас исцелил моими руками. Молитесь Ему". Однажды Владыка вернул зрение целой семье слепцов, страдавших катарактой. Из семи человек шестеро стали видеть.

Но в "награду" за бескорыстное служение народу городское начальство, подстрекаемое завистниками-врачами, арестовало и отправило епископа еще дальше, на Ангару Вместе с ним ехали священники Илларион Голубятников и Михаил Андреев и две монахини, постриженные самим Владыкой Лукой с именами Лукия и Валентина. Почти сто километров преодолели они по льду Ангары до Богучан, где их потом разлучили: священников послали в деревню недалеко от Богучан, а Владыку еще дальше - в деревню из восьми дворов с названием Хая. Здесь, несмотря на тяжелые условия для проживания (домик, где он остановился, по крышу заносило снегом), святитель был бодр духом и писал детям своим, чтобы о нем не беспокоились, что Господь отлично устроил его в Хае, он радостен, спокоен, монахини с христианской любовью заботятся о нем. В июне Владыку было приказано отправить назад в Енисейск. Дорога была очень тяжелой: езда верхом на лошади, плавание по Ангаре на лодках через опасные пороги и постоянно гудящее облако гнуса, неимоверно досаждавшего всем, кто находился в тайге. Утешением была отслуженная на берегу Енисея под открытым небом вечерня... По прибытии в Енисейск епископ был заключен в одиночную камеру. Через некоторое время его освободили, и Владыка сразу же отслужил архиерейским чином Божественную Литургию в Преображенском храме. В этом же храме святитель совершил по просьбе верующих хиротонию во священника. Деревенский приход неподалеку от Енисейска получил пастыря. Конечно же, власти отправляют "непокорного" епископа Луку в новую ссылку, на этот раз в Туруханск. Это небольшой северный городок, сообщение которого с остальным миром проходило по замерзшему Енисею и его притокам. Морозы здесь были до сорока градусов и больше, а по ночам под окнами выли волки. Когда святитель прибыл в Туруханск и сошел с баржи, люди, встречавшие его, опустились на колени, испрашивая благословения. "Меня сразу же поместили в квартире врача больницы, - вспоминал Владыка, - и предложили вести врачебную работу Незадолго до этого врач больницы распознал у себя рак нижней губы и уехал в Красноярск. В больнице оставался фельдшер, и вместе со мной приехала из Красноярска молодая девушка, только что окончившая фельдшерскую школу и очень волновавшаяся от перспективы работать с профессором. С этими двумя помощниками я делал такие большие операции, как резекции верхней челюсти, большие чревосечения, гинекологические операции и немало глазных" [26,164}. Самоотверженно трудился доктор-епископ, проявляя деятельную любовь к страждущему человеку В oперационной у него, как и в Ташкенте, стояла икона с теплившейся перед ней лампадой. Перед операцией он всегда творил молитву ставил на теле больного йодом крест и только потом приступал к делу.

С приездом архиерея оживилась и церковная жизнь в Туруханске. "В Туруханске был закрытый мужской монастырь, - вспоминает епископ Лука, - в котором все богослужения совершались стариком священником. Он подчинялся красноярскому живоцерковному архиерею, и мне надо было обратить его и всю туруханскую паству на путь верности древнему Православию. Я легко достиг этого проповедью о грехе великом церковного раскола: священник принес покаяние перед народом, и я мог бывать на церковных службах " почти всегда проповедовал на них" [2,50]. Конечно, такое оживление и оздоровление духовной жизни не могло понравиться местному начальству. Вскоре Владыку вызвал уполномоченный ГПУ и объявил о запрете благословлять больных в больнице, проповедовать в монастыре и ездить на покрытых ковром санях. Тогда Владыка предложил ему самому повесить на дверях больницы объявление, запрещающее брать благословение у епископа, а также запретить крестьянам подавать к больнице сани, устланные ковром. Уполномоченный этого не сделал, но затаил злобу на твердого и бесстрашного профессора-епископа. И вот через некоторое время чекисты вызвали его в ГПУ, у подъезда которого стояли сани, запряженные парой лошадей. Начальник ГПУ встретил ссыльного и с большой злобой объявил ему, что за неподчинение требованиям исполкома его ссылают еще дальше, на берег Ледовитого океана. В лютые морозы, которые стояли зимой 24/25-го годов, такое путешествие без теплых вещей было равнозначно смертному приговору. Но в пути по замерзшему Енисею Господь не оставил Своего избранника. Владыка потом сам рассказывал: "Я почти реально ощущал, что со мной Сам Господь Иисус Христос, поддерживающий и укрепляющий меня".

И вот наконец добрались до деревни Плахино, расположенной на Енисее, между Игаркой и Дудинкой. Здесь жило пять семей, они радушно приняли ссыльного архиерея и обещали заботиться о нем. Эта деревенька, стоящая на краю света, затерянная среди бескрайних снегов, и стала его прибежищем на целых два месяца. Окна в избенке, где жил Владыка Лука, не имели стекол, вместо них были вморожены толстые льдины, и сквозь щели жестокий, пронизывающий ветер наносил внутрь кучи снега. Картина удручающая, и есть от чего пасть духом, но святитель сохранял спокойствие, уравновешенность и терпение. В убогих условиях пришлось однажды крестить младенца. Конечно, ни требника, ни облачения, ни святого мира не было. Но преемник апостолов нашел выход из положения. Из полотенец сделал подобие епитрахили, а вместо миропомазания, как древле совершали апостолы, возложил руки на крещаемого с призыванием Святого Духа .

Тяжелым и горьким был путь исповедничества Владыки Луки. И чем больше ополчался враг рода человеческого на верного святителя, чем страшнее козни он измышлял, тем большая благодать посылалась в помощь страдальцу. Мы не знаем тех внутренних подвигов поста и молитвы, которые нес святитель, но не может град укрытися, верху горы стоя (Мф 5,14). Вот что рассказывает Арсений Кузьмич Константинов - человек, много потрудившийся в тех краях. Он ездил по тундре, заготавливая меха для Московской сырьевой конторы. Однажды он повстречался с епископом Лукой в его избушке в Плахино и вел с ним длинную беседу И вот в разговоре Владыка сказал Константинову: "Господь Бог дал мне знать: через месяц я буду в Туруханске". Видимо, тот не поверил ему, и святитель, покачав головой, сказал: "Вижу, вижу, вы неверующий. Вам мои слова кажутся невероятными. Но будет именно так".

Скоро тот же начальник ГПУ, который отправил Владыку на край света, присылает сани, чтобы вернуть его в Туруханск. Дело в том, что в Туруханске умер крестьянин. Для его спасения была необходима сложная операция, которую без профессора сделать не могли. И крестьяне решили разгромить Сельсовет и ГПУ. Напуганные возмущением народа, власти немедленно послали за Владыкой. Вернувшись, он опять стал работать в больнице, лечить людей и ездить на службу в монастырь на санях, покрытых ковром . Вropoe пребывание в Туруханске длилось восемь месяцев: с начала апреля до ноября. В середине лета Господь утешил Своего святителя обещанием скорого возвращения из туруханской ссылки. Владыка Лука с нетерпением ждал эгого дня, но недели шли за неделями, а все оставалось по-прежнему "Я впал в уныние, - вспоминает святитель, - и однажды, в алтаре зимней церкви, которая сообщалась дверью с летней церковью, со слезами молился пред запрестольным образом Господа Иисуса Христа. В этой молитве, очевидно, был и ропот против Господа Иисуса за долгое невыполнение обещания об освобождении. И вдруг я увидел, что изображенный на образе Иисус Христос резко отвернул Свой пречистый лик от меня. Я пришел в ужас и отчаяние и не смел больше смотреть на икону. Как побитый пес, вышел я из алтаря и пошел в летнюю церковь, где на клиросе увидел книгу Апостол. Я машинально открыл ее и стал читать первое, что попалось мне на глаза. К большой скорби моей, я не запомнил текста, который прочел, но этот текст произвел на меня чудесное действие. Им обличалось мое неразумие и дерзость ропота на Бога и вместе с тем подтверждалось обещание нетерпеливо ожидавшегося мною освобождения.

Я вернулся в алтарь зимней церкви и с радостью увидел, глядя на запрестольный образ, что Господь Иисус Христос опять смотрит на меня светлым и благодатным взором. Разве же это не чудо? Приближался конец моей туруханской ссылки. С низовьев Енисея приходили один за другим пароходы, привозя моих многочисленных товарищей из ссылки, одновременно со мною получивших тот же срок. Наш срок кончился. И эти последние пароходы должны были отвезти нас в Красноярск. В одиночку и группами приходили пароходы изо дня в день. А меня не вызывали в ГПУ для получения документов. Однажды вечером, в конце августа пришел последний пароход и наутро должен был уйти. Меня не вызывали, и я волновался, не зная, что было предписание задержать меня еще на год. Утром 20 августа я по обыкновению читая утреню, а пароход разводил пары.

Первый протяжный гудок парохода...

Я читаю 4-ю кафизму Псалтыря... Последние слова 31-го псалма поражают меня как гром... Я всем существом воспринимаю их как голос Божий, обращенный ко мне. Он говорит: Вразумлю тя и наставлю тя на путь сей, воньже пойдеши, утвержу на тя очи Мои. Не будите яко конь и меск, имже нестъ разума: броздами и уздою челюсти их востягнеши, не приближающихся к тебе. И внезапно наступает глубокий покой в моей смятенной душе... Пароход дает третий гудок и медленно отплывает... Я слежу за ним с тихой, радостной улыбкой, пока он не скрывается от взоров моих... Иди, идиты мне не нужен... Господь уготовал мне другой путь, не путь в грязной барже, а светлый, архиерейский путь!

Через три месяца, а не через год, Господь повелел отпустить меня, по- слав маленькую варикозную язву голени с ярким воспалением кожи вокруг нее. Меня обязаны были отпустить в Красноярск. Енисей замерз в хаотическом нагромождении огромных льдин. Санный путь по нему должен был установиться только в середине января... По Енисею возили только на нартах, но для меня крестьяне сделали крытый возок. Настал долгожданный день отъезда... Я должен был ехать мимо монастырской церкви, стоявшей на выезде из Туруханска, в которой я много проповедовал и иногда даже служил. У церкви меня встретил священник с крестом и большая толпа народа. Священник рассказал мне о необыкновенном событии. По окончании Литургии в день моего отъезда вместе со старостой он потушил в церкви все свечи, но когда для проводов меня вошел в церковь, внезапно загорелась одна свеча в паникадиле, с минуту померцала и потухла.

Так проводила меня любимая мною церковь, в которой под спудом лежали мощи святого мученика Василия Мангазейского. Тяжкий путь по Енисею был тем светлым путем архиерейским, о котором при отходе последнего парохода предсказал мне Сам Бог словами псалма 31-го: "Вразумлю тя и наставлю тя на путь, вонъже пойдеши, утвержу на тя очи Мои. Буду смотреть, как ты пойдешь этим путем, а ты не рвись на пароход, как конь или мул, не имеющий разума, которых надо направлять удилами или уздою".

Мой путь по Енисею был поистине архиерейским путем, ибо на всех остановках, в которых были приписные церкви и даже действующие, меня встречали колокольным звоном, и я служил молебен и проповедовал. С самых давних времен архиерея в этих местах не видели" [2,58-61]. ' Богатый духовный мир святителя-исповедника раскрывается в'письмах, которые епископ Лука писал своим детям. Трое сыновей и дочь - за них болело отцовское сердце. Из первой сибирской ссылки он писал старшему сыну Михаилу: "Неспокоен я за тебя. В таком возрасте, когда тебе всего больше необходимо мое постоянное воспитательное влияние, ты давно оторван от меня и почти предоставлен самому себе. Никогда еще развращающее влияние среды не было так страшно, как теперь, никогда еще слабые юные души не подвергались таким соблазнам. А я, к сожалению, должен тебе сказать, что из всех моих детей тебя считаю наименее любящим добро, наиболее способным поддаться развращающим соблазнам. Не знаю, может быть, то, что пережил и переживаю я, произвело на тебя глубокое впечатление и внушило благоговение к правде.

Дай Бог, чтобы это было так.

Но в одном из писем бабушки я прочел очень мучительные для меня слова "Впрочем, Миша мало чувствителен". Это ведь так мне известно, так меня мучило всегда. Понимаешь ли ты ужас этой короткой фразы? Ведь это значит, что неправда не пронзает твоего сердца, что не холодеет оно, когда слышишь нравственно страшное, не загорается оно святым негодованием против зла, не пламенеет восторгом, когда слышишь о прекрасном, добром, возвышенном. Не весь ли ты по- прежнему поглощен эгоизмом? Много тщеславия в твоих письмах, а тщеславие так родственно эгоизму. Heт в тебе глубокой серьезности, которая неизбежно родится в человеке неэгоистичном, не собой занятом, а глубоко чувствующем чужие страдания, тяжесть и беспросветный ужас человеческой жизни... Ни на минуту не забывай, что ты сын епископа, святителя-исповедника Христова, и знай, что это налагает на тебя страшную ответственность перед Богом" [26,191]. Но не забывал святитель слов Христа: Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня не, достоин Меня (Мф. 10,37). Он так и сказал младшему сыну: "Служитель Бога не может ни перед чем остановиться в своей высокой службе, да перед тем, чтобы оставить своих детей" [26,195].